Лечение алкоголизма и наркомании – это то, с чем врачи не справятся, только Бог может исцелить эти пороки

Алексей

Поначалу я занимался борьбой. Немного. Может быть, полгода. Для того только, чтобы в школе за себя постоять. Потом был бокс, а затем я уже стал профессионально заниматься кикбоксингом на «Светлане». Года через три достиг хороших результатов, выступал на соревнованиях за Ленинград на Зимнем стадионе.

Помню, одержав победу в поединке, я уже там, не выходя с татами, подумал, что тренер больше мне не нужен. Тем более, что он, видите ли, ещё раздумывал – брать меня или не брать, а я, вот, взял и показал результат. И с этими, вот, результатами я оказываюсь у метро «Проспект Просвещения», где постоянно тогда тусовался, и начинаю планомерно грабить там людей. Снимаю куртки, подкарауливаю в парках и отнимаю золото, цепочки, кольца… И каждый день, чтоб не забыть спортивных своих навыков, тренируюсь на прохожих: кого с одного удара, кого с двух ударов вырубаю до потери сознания. Конечно же, такое не может продолжаться долго.

Когда же выпиваю, то у меня под это дело и руки развязываются, и ноги… Могу избить, отнять деньги, а наутро ничего из этого не помнить.

Со мной и пить боятся, и не пить. Если пьют, то у меня съезжает крыша, и я развязываю драку. А если нет, то я даю им в голову за то, что не налили.

Наутро, спрашиваю, как дела. Мне говорят, что ты вчера на нас напал и деньги отнял. А я вообще не помню, что со мной такое было. Хотя до этого всех пьяниц называл никчёмными людьми.  По всем наркоманам плачет клиника, лечение наркомании, по-моему, должно быть принудительным. Но как-то раз знакомая одна девочка дала понюхать героина. Ни какой-то, там, с рожками подошёл, а девочка красивая: «Да, чего ты, не парься, нюхни». Меня тогда всю ночь тошнит…

И, вот, однажды я в гостях. И там кого-то избиваю. И всё бы ничего, да только в довершении всего, я отнимаю у какой-то женщины цепочку с кошельком.

Через некоторое время мне звонят в дверь, я подхожу, смотрю в глазок, а там темно, как если он закрыт снаружи. Я собираюсь открывать замок, ещё один щелчок и всё, как вдруг в меня вселяется какой-то страх. Звоню соседке по площадке, и та мне говорит, что у меня за дверью стоят милиционеры в штатском и в форме.

Я начинаю думать: что мне делать? Внизу у них, наверное, стоят машины. Сейчас они не иначе, как влезут по дереву… Чего я только в этот миг не передумал. Но вдруг открывается дверь, и заходит сестра. Смотрю – на лестничной клетке – никого. Я быстренько хватаю куртку, одеваюсь, вылетаю из парадной и бегу до конца дома. Заворачивая уже за угол, я вижу, как они снова заходят в мою парадную. Спугнула милиционеров соседка. Она спросила у них, почему они так поздно. А по закону после семи заходить не положено. Они поэтому и вышли специально перекурить, чтобы соседка хоть немного успокоилась. И это был от Бога шанс на лечение алкоголизма и наркомании. Я забегаю к своей знакомой, чтобы она дала мне денег на дорогу. Мне надо ехать на метро до «Чёрной речки». Приезжаю к маме и сразу ей с порога говорю: «Ну, где, там, твоя Вырица? Давай, куда угодно – хоть к твоему, там, дедушке поехали – только не в тюрьму». «Нельзя будет ни пить и ни курить» - предупреждает мама. Я соглашаюсь и на это. Но тут же отправляюсь в магазин и покупаю пять бутылок пива. Ну как же!? Я ведь собираюсь бросить пить. Именно так , я считал, и начинается лечения и реабилитация алкоголизма.

Положение моё безнадёжное. На мне повисли три статьи. За мною числятся: грабёж, разбой и тяжкие телесные. Меня разыскивает милиция. Уже объявлен федеральный розыск. Лечение алкоголизма и наркомании стоит денег, а у меня их не было, да и гарантии нет, до нитки оберут эти врачи  и бросят.

В воскресенье мы уже едем с мамой в Вырицу. От поездки на метро отказываюсь категорически – шарахаюсь при виде каждого милиционера. До вокзала добираемся на такси. Чтобы не узнали, надеваю несколько шапок, да ещё вдобавок сверху капюшон.

Приезжаю в Вырицу. Захожу в Дом. Занимаю место в зале. Начинается беседа. Выступают проповедники. Слушать их невыносимо тяжело, поэтому неоднократно выхожу на улицу. После беседы все подходят к Алексею Ивановичу. Иди, пиши записку – подсказывает мне какой-то парень. Меня от такой его наглости просто затрясло. А когда он ещё взял подтолкнул меня в плечо: типа, иди – пиши, я вообще был уже сразу же готов дать ему в лицо. Но, тем не менее, меня подводят всё же к столику, и я, держа перед глазами образец, пишу записку Братцу. Затем передаю её Отцу. Меня он принимает самым последним. «Негодяй!» - говорит, - «Тебя бы надо выселить из города. Но душа» - добавляет, - «у тебя хорошая». Потом он просит прочитать записку, которую я только что написал. Я говорю: «Зачем я буду её читать, когда  я знаю, что в ней написано – я её только что написал». С гонором таким говорю. А он в ответ: «Да, ты не написал, мерзавец, что отказываешься от курения». А ведь и, правда, намереваясь отказаться от алкоголя и никотина, я думал продолжать курить траву, и потому, наверно, машинально я это место про курение и пропустил. После этого я дописываю внизу, что отказываюсь от курева, и кидаю записку обратно. «Вставай на коленки», говорит, «мерзавец». Вот это предложение Отца меня ужасно возмутило. Что за дела! Записку писать, на колени вставать, когда кругом столько народу. Пусть, все уйдут, тогда я встану… Когда же меня всё-таки уговаривают, и я начинаю читать законодательную Братцеву молитву, то у меня в голове  как будто бы какое эхо повторяет все её слова. Да и всё тело пробивает дрожь. Встаю. Отец меня целует, мажет маслицем. «Иди», говорит, «с Богом. Больше пить-курить не будешь. Буду за тебя молиться день и ночь».

Вот, так, казалось бы, всё просто: сжигается записка, я, стоя на коленках, читаю Братцеву молитву и, ничего не понимая, уезжаю в город скрываться дальше от милиции. Однако, наутро просыпаюсь, и очень удивлён, что мне не хочется ни пить и ни курить. Никакая обычная клиника лечение наркомании  так быстро не делает. Через неделю понимаю, что я забыл все «матные» слова, которыми ругался с каждым встречным. По воскресеньям начинаю ездить в Вырицу, беру посты. И всё же, первые полгода с завидным упорством простаиваю все Беседы у дверей.  Многие проповедники меня раздражают. Я в знак протеста часто выхожу на улицу. Но как-то раз меня окликнул Дорохов Максим, махнув рукой, чтоб я прошёл бы в зал. Его лицо мне было очень знакомо – мы жили с ним неподалёку друг от друга. Познакомились, стали общаться, и с этого момента меня уже ничто не раздражало.

Не пить-то я уже не пил, но я ведь в розыске. И с этою своей проблемой я подхожу к Алексею Ивановичу. «Отец», говорю ему, «я совершил преступление, меня хотят посадить в тюрьму, и я нахожусь в федеральном розыске». А он в ответ: «Иди к следователю, и скажи, что ты – не тот Алексей Григорьев, а ты уже другой, что ты заключил союз с Богом, отказался от вина, и ты живёшь другой жизнью». И я подумал, что дедушка совсем уж ничего не понимает – меня ведь сразу же посадят, ведь я же в розыске! Поэтому я снова подхожу к нему и говорю всё то же самое. Но тут ребята, которые в Трезвости уже не первый год, подсказывают мне: Да, ты скажи всё точно так, как говорит тебе Отец. И вот однажды утром я, наконец-таки, решаюсь направиться к следователю. Как сейчас помню, иду я через парк по направлению к Краснодонской, и у меня вдруг начинает в голове крутиться наизусть законодательная молитва Братца. Читаю её про себя без запинки и очень удивляюсь происходящему. Ведь я всего-то пару раз читал её до этого по бумажке. И вот я уже в здании УВД. При входе меня спрашивают, к кому я. Я отвечаю: «К следователю Игнатовской». А она как раз стоит неподалёку, подходит ко мне и тоже спрашивает, кто я. Я говорю: «Григорьев Алексей». «О!» – удивляется она, - «А мы тут ищем тебя все». И тут я говорю, что я не тот Григорьев Алексей. «Как, это не тот?» – вновь удивляется она. «Я – другой». «У меня никакого другого», говорит, «дела нет». Она приводит меня в кабинет. И тут я снова говорю: «Я – другой Алексей Григорьев. Я заключил союз с Богом. Я ни пью вина, ни курю табака. Я приехал в Вырицу к старцу Алексею Ивановичу. 89 лет…» И долго ей затем рассказываю как я прошел лечение и реабилитацию алкоголизма,  о Трезвости. Она выслушивает меня. А потом оставляет кабинет часа, так, на три. Мне уже кажется, что я сижу там целый день. Я передумал всё: и что она пошла за милицией, и что ищут машину меня отвести в тюрьму. Смотрю, а на столе оставленное моё дело. Оставленное дело лежит на столе! Я мог порвать его, мог съесть, мог сделать, что угодно. Я ничего не понимал, что происходит. И, вот, по прошествию трёх часов, она вдруг возвращается и заявляет мне, что я уже не в розыске. Затем она вырывает несколько страниц из дела. Мы с ней их переписываем. Она их перепечатывает, я подписываю повестку о невыезде из города… И у меня словно огромнейший камень падает с души. Я выхожу из милиции, и мне просто хочется взлететь. Я уже никого не боюсь. Мне уже не нужно оббегать при виде милиционера дом, не нужно закрывать лицо.

Я прихожу домой. Мама вся в слезах. Она очень рада. Теперь, говорит, будем молиться вместе за старшего брата.

Всю эту неделю Отец звонит мне каждый день и приглашает меня: то на домашнюю беседу, то на свадьбу в Лисий Нос, то в поездку – и я всё это время нахожусь с Отцом, который молится за меня день и ночь.

Позднее, во время поездки в Харовск (районный центр Вологодской области) Отец поведает мне сокровенное. «Теперь», говорит, «уже можно тебе сказать, что если бы ты не пришёл бы к Богу, милиция посадила бы тебя в тюрьму, и через две недели тебя бы там убили. А сейчас ты воскрес. У тебя дар Божий готовить пищу, и я благословляю тебя учиться на повара».

Отец сказал ещё тогда, что будет суд, «но тебя», говорит, «не посадят».

Многое тогда  зависело от показаний  потерпевшей – у неё было сильное желание засадить меня в тюрьму, ни о каком прощении и речи не было. Я подошёл к Отцу и рассказал ему об этом. А он мне говорит: «иди и скажи, что ты веришь в Бога, ездишь на проповеди, что ты – трезвенник».

И когда на следующий день следователь вызвала обоих нас к себе, то я ей так всё о своем лечении алкоголизма и наркомании и сказал. Она же, не дав договорить, сказала, что не хочет больше меня сажать, развернулась и ушла. Следователь была от удивления просто в шоке. Как и во время заседания суда, чему свидетельницей была моя сестра. Сначала судья зачитывает одну характеристику, потом вторую, затем она закрывает дело и кладёт его на стол. После чего поднимается прокурор и говорит: «Хороший парень. Вот, он нам рассказал, что ездит в Вырицу, что стал верить в Бога, завязал со старыми делами: грабежом, разбоем и так далее. Товарищ судья, давайте мы его отпустим». «Алексей Григорьев, - обращается ко мне изумлённая такою речью прокурора судья, - скажите последнее своё слово. Скажи, на что ты тратил деньги?». И здесь я поднимаюсь и рассказываю всю правду. Всё, что я отнимал, продавалось, а деньги пропивались, прогуливались в дискотеках, гостиницах, в различных заведениях увеселительных. Домой не приносилось ни копейки. Тут встаёт адвокат и со словами: «Ты мне ничего не должен» выходит из зала суда. На следующий день оглашают приговор. Мне дают три года условно, а через полгода приходит письмо, что и эта судимость снята. То есть, всё – по слову Отца, как он сказал. И это слово живое принял следователь, затем услышал прокурор, потом судья, которая по оглашению ею приговора сказала: «Алексей, ты только не нарушай», сама того не зная, что говорит о Трезвости. Сестра потом сказала мне, что никогда бы в жизни не поверила тому, что там происходило, когда бы этого не видела сама.

Когда ж я был уже на улице, мне вдруг звонит из Сямжи Гена «милиционер»: «Лёша, ты где?» Я говорю: «Только что вышел из зала суда». А он продолжает: «Представляешь, а нам только что Отец сказал, что, «вот, сейчас, Лёшку выпустили из зала суда. Он покаялся, и его выпустили». И мне так захотелось поехать тогда в Сямжу, чтобы быть вместе с ребятами – у меня просто слёзы на глазах были. Они говорят: «Слава Богу! Трудись».

Трезвость – это не просто лечение наркомании и пьянства, это дорога в новый, светлый мир.

И, вот, с тех пор, как принял Трезвость, в моей жизни нет ни пьянок, ни драк, так помогло лечение и реабилитация алкоголизма в Вырице. Боевые единоборства оставлены мною за ненадобностью. Бог просто закрывает меня от этого всего. И если кто, бывало, вдруг остановится со мной поговорить и что-то скажет матом, то тут же осекается: «Ой, Лёшка, извини. Ты же не ругаешься». Хотя, на самом деле, он и не знает, ругаюсь или нет. Много раз в районе встречали ребята, которым на их предложение выпить, покурить и уколоться, я рассказывал о том, что я верю в Бога, что Бог меня спас, воскресил. И если они продолжали гнуть свою линию, то на четвёртое-пятое их предложение я их просто спрашивал: «Ребята, не хотите ли, чтобы я сейчас дал вам в голову?», и они, понимая, что это всё реально, и я заранее об этом их предупреждаю, поспешно извинялись и уходили в сторону. А человек, с которым мы нередко ранее встречались и дрались, спрашивал меня, бывало: «Ну, Лёха, как дела?» Я отвечал, что, слава Богу, не пью теперь и не курю. И он в ответ мне: «Слава Богу, что мы с тобой здороваемся рукопожатием, а не руками по лицу». И участковый наш милиционер, который ежедневно должен приходить, смотреть, звонить, кричит издалека: «Ведь ты же – Алексей Григорьев?». Я отвечаю: «Да». «Ну как», спрашивает, «дела?» «Слава Богу, ни пью, ни курю». И он в ответ мне: «Слава Богу!» Ну, просто чудеса!

Клиника лечение наркомании надолго не дает, надо вылечить душу от  этих пороков, а исцелить душу можно только  Словом Божьим!

Когда пришёл в Трезвость, то вспомнил о девочке из девятиэтажки, что жила напротив, той самой, что когда-то дала попробовать мне героина. Я пришёл к ней домой, и брат мне сказал, что её за наркотики посадили. Я хотел, чтобы ей передали в тюрьму записочку с текстом обета Трезвости, и чтобы она её написала. Но он сказал мне, что этого, как бы и не надо, что они уже дали на это денег. И, несмотря на деньги, на выпуск под подписку, через полгода она однажды не проснулась от передозы. Соседа сверху, который давал попробовать мне джэфа, убили в драке. Тот, кто, откладывал поездку в Вырицу для лечения наркомании, говорили, что поедут сразу после дня рождения, тот получал через неделю передоз – такое было. Хотя здесь лечение от наркомании им бы полностью помогло.

Когда 6 августа 2000 года я принял Трезвость, то подошёл к Отцу, и он тогда сказал: «Вот, я», говорит, «первый Алексей Иванович, а ты у меня будешь (я всех Алексеев считаю) – 89-й». Я тогда не очень понял, какой ещё 89-й. Но с той поры 89 это для меня самое счастливое число. Я даже, ставя на учёт машину и покупая, по благословению Отца, «Жигули», подошёл к окошку и получил себе 689-й номер на машину. 6-го числа 8-го месяца в Преображение Господне –принял Трезвость и «89-й» – Алексей.